Самым серьезным человеком в свете я считаю своего друга Степана Фолиантова.

Даже в имени его и фамилии – есть что-то солидное, несокрушимое…

Поэтому я имел полное право окаменеть от изумления, когда одним весенним вечером он, как экваториальная буря, ворвался ко мне и сообщил, изнемогая на каждом слоге:

– Ну, конец, брат! Поздравь меня – я влюблен.

Если бы дьякон соборной церкви остриг волосы, вымазал лицо жженой пробкой и, надев красный фрак, выступил в кафе-концерте на эстраде в качестве негра, исполняющего кика-пу, – это было бы более подходящее, чем то, что сообщил мне Фолиантов.

– С ума ты сошел? – недоверчиво ахнул я.

– Ну, конечно! Я об этом же и говорю. Ах, какая женщина! Понимаешь: ручки, ножки и губки такие маленькие, что… что…

– Что их совсем не видно? – подсказал я.

– А?.. Ну, это ты уж хватил. Нет, их видно, но они просто крохотные. А глаза, наоборот, такие огромные, что…

– Что занимают территорию всего лица?!

– А? Ну, ты скажешь тоже. Просто огромные глаза. И красивые до безобразия!.. Носик…

– Выпей вина и расскажи лучше о характере.

– Характер? Ангельский. Бескорыстие? Дьявольское! Достаточно сказать, что, когда мы бываем в кафе, – она всегда платит свою треть. Идем в театры – она за билеты платит треть. Садимся на извозчика…

– Почему же такая странная дробь – треть?

– А брат же с нами всегда.

– Чей?

– Странный вопрос: ее! Он ко мне очень привязался… Светлая личность! Бываем втроем. Ой, опоздал! Уж ждут.

И умчался этот странный Фолиантов – так же бурно, как и появился.

* * *

На другой день появился расстроенный.

– Выгнала.

– Вот тебе раз. За что?

– Я сдуру предложил денег. У них ведь не густо. И брат кричал тоже. Обиделся. Вот тебе и Константинополь! А говорят – город продажных женщин и торгующих женщинами мужчин.

Он вынул портрет прехорошенькой девушки и принялся жадно целовать его.

– Дай и я поцелую, – попросил я, – глубоко растроганный.

– На. Ты ее тоже полюбишь, когда узнаешь.

Мы долго по очереди целовали портрет и потом сидели, глядя друг на друга со слезами на глазах…

– Ты, наверное, грубо предложил ей деньги, – укоризненно сказал я. Вот она тебя и выгнала. А ты сделай как-нибудь деликатнее…

– Ну? Как же?

– Выдай ей вексель на круглую сумму и объясни, что все мы, мол, под Богом ходим, что мало ли что может случиться и что, если ты умрешь, для тебя будет невыносимой мысль, что любимый человек бедствует. Сколько ты ей, дурья голова, предложил?

– 500 лир.

– Ну, вот и напиши на эту сумму. Да вложи в коробку с шоколадом. Все-таки вексель в шоколаде – это не грубые материальные деньги в кулаке.

– А если совсем выгонит?

– В Константинополе-то? Не выгонит.

Умчался Фолиантов.

* * *

Примчался Фолиантов:

– Что было! Слезы, истерика. «Так ты, говорит, думаешь, что я тебя из-за денег люблю?! Уходи!» Два часа на коленках стоял. Сказал, что, если не возьмет, – пойду и утоплюсь в Босфоре. Она страшно испугалась, заплакала еще раз и взяла. Просила только брату не говорить.

– Вот видишь, как все хорошо.

Через два дня случилось происшествие, которое потрясло не только Фолиантова, но и меня.

– Понимаешь, – рассказывал он. – Все началось из-за того, что в театре она на кого-то посмотрела, а я приревновал… Вернулись к ней домой, я наговорил ей разных слов и, в конце концов, сказал, что она меня совершенно не любит. Она заплакала, потом спросила: «Значит, выходит, если я тебя не люблю, то встречаюсь с тобой только из-за материальных интересов?! Так смотри же!» Вскочила, вынула из шкатулки мой злополучный вексель, нарвала на клочки и бросила к моим ногам.

Я ахнул:

– Вот это женщина! Прямо-таки Настасья Филипповна из ж ты думаешь теперь делать?

– Написал уже другой. Так или иначе – всучу ей.

– Вот тебе и Константинополь… – покачал я головой. – Встречусь с ней – в ножки поклонюсь.

Мы оба сияли, как солнце. Два солнца в одной комнате – это была редкая астрономическая комбинация.

* * *

– Помирились! – радостно крикнул мне с извозчика Фолиантов. Уговорил принять новый. Ну, характер же! Порох.

На Пере, когда один человек едет на извозчике, а другой плетется по мостовой, – трудно разговаривать. Потому я не добился подробностей.

На другой день произошли новые события.

– Это огонь, а не женщина, – кричал мне с порога Фолиантов. – Теперь уже не я ее, а она меня приревновала!..

– Ну, и…

– И порвала в клочья второй вексель!

– Третий дай! – кричал я в экстазе.

* * *

С тех пор события приняли более или менее ритмичный характер…

При малейшем поводе эта странная бескорыстная девушка выхватывала из шкатулки пошлейший документ моего друга и тут же в бешенстве ревности или незаслуженной обиды – разрывала его в мелкие клочья.

Друг прибегал ко мне, мы оба долго сидели, растроганные, а потом, как два упорных осла, решали, что это девушке не поможет: она все равно получит новый вексель…

Я помню точно: эта борьба великодуший случалась ровно шесть раз. Шесть векселей было подписано, шесть было выхвачено из шкатулки, шесть, в безумном порыве, было разорвано на глазах друга, шесть раз мы, растроганные, тихо плакали на груди друг у друга…

* * *

А сегодня мой друг Фолиантов явился таким расстроенным, каким я его никогда не видел.

– Шестой изорвала? – догадался я.

Он сидел молча, яростно покусывая головку трости.

– Что ж ты молчишь?.. Как поживает наш цветочек, наше ясное солнышко?..

– Чтоб оно лопнуло, это твое солнышко! – заревел мой друг, стуча тростью по дивану, как по злейшему врагу. – Если бы эту кобылу повесили я с удовольствием дал бы намыленную веревку!..

– Послушай, Фолиантов… Есть такие границы, которые…

– Нет! Нет никаких границ – понимаешь ты это?! За что я теперь должен платить три тысячи лир или садиться в тюрьму?! А?

– Опомнись, какие три тысячи?!

– Да по векселям, которые я, по твоему же совету, на коленках преподносил этой жадной константинопольской собаке!

– Постой, постой… Об остальном я пока не спрашиваю… Но у нее же был только один твой вексель?..

– Черта с два! Все шесть – целехоньки.

– Да ведь она же их рвала?

– Поддельные рвала! Этот ее альфонс и подделывал под мой почерк.

– Светлая личность?! Ее брат?!

– Брат?! Такой же он ей брат, как ты мне падчерица! Полетел я к ней объясняться, а он выходит и говорит: «Если вы не оставите в покое мою жену и не прекратите преследовать ее своей любовью – я заявлю в английскую полицию!» – «А мои векселя?!» – «Это ваши отношения – меня они не касаются. Если вы ей дали шесть векселей за проданную вам каустическую соду или подошвенную кожу – кому какое до этого дело? Ведь подпись на векселях ваша?» А?! как тебе это понравится? каустическая сода!!! подошвенная кожа?!!

– Признаться, – примирительно сказал я, – во всей этой истории я не узнавал до сих пор Константинополя, и это меня втайне немного тревожило. Теперь я снова узнаю его неизменяемое вечное лицо, и это меня успокаивает.

– То есть?!

– Раз девушка оказалась не девушкой, брат не братом, порванные векселя – не порванными и любовь – не любовью, а подошвенным товаром все в полном порядке… Приветствую тебя, старый изможденный развратный мошенник – Константинополь!

– А как же векселя?..

– Есть деньги?

– Последние три тысячи лир были. Кое-как наскребу.

– Плати. Там заранее рассчитано.